– Я потом вам расскажу, – сказал он, и хотя мне было так страшно узнать об этом, в то же время мне отчаянно хотелось все-таки быть в курсе, чтобы Анна не могла застигнуть меня врасплох, если ей вздумается еще пооткровенничать на тему его взаимоотношений со своей женой.
Мы обедали за круглым столиком в его кабинете. Мы несколько запоздали с трапезой, так как, поднабравшись джина, Анна успела управиться с овощами только после двух.
Вошла Анна с тарелками. На ней была ее неизменная шляпа, я даже подумала, нет ли у нее каких-нибудь лишаев на голове. На тарелках лежал аккуратно нарезанный бекон, и вслед за ним на стол был поставлен горшок с дымящейся картошкой.
– Прекрасный бекон, – подмигнула она Юджину, а он улыбнулся ей в ответ. Она решила чуть подкрасить свое желтое лицо, положив на веки фиолетовые тени, что никак не добавило ей очарования, потому что только подчеркнуло темные круги под ее глазами. Она сказала, что ей оставила «его половина». Она редко называла Лору по имени.
– Не хотели бы вы быть моим секретарем в этом охотничьем домике? – сказал он шутя, пока я разглядывала комнату и восхищалась ее убранством. Стены были покрыты блекло-голубой масляной краской. Штор на окнах не было, только ставни, а они были открыты, и поэтому света было предостаточно, чтобы разглядеть, что Анна кое-как протерла дорогую мебель, оставив на ней половину пыли. Вид из окна был просто волшебным. Прямо за двором, обнесенным изгородью, начиналось поле, чуть ниже – лесок, а дальше на некотором расстоянии – долина сказочного пурпура, Юджин объяснил мне, что там – березовая роща и что зимой веточки берез дают этот пригашенный пурпурный оттенок. Он предложил поехать туда после обеда, но мне не хотелось никуда ехать, чтобы не портить прекрасного ощущения.
– Скажите мне, какую пищу вы предпочитаете? – спросил он меня, добавляя мне масла в капусту и протягивая горчицу.
– Мне все нравится.
– Все? – изумился он.
Мне стало жаль, что я не изобразила, будто бы у меня есть вкус. Он начал рассказывать о своей работе, о сценарии, который он сделал для картины о голодающих. Он объехал весь мир: Индию, Африку, Сицилию, собирая материал. На его рабочем столе лежали фотографии полуразрушенных домов и хижин, грязных голодающих детей на дорогах. Один только их вид вызывал у меня чувство голода.
– Бенгалия, Гонолулу, Танганьика, – повторяла я за ним как в забытьи, перечисляя города, в которых он побывал. Я не имела ни малейшего представления, где они находятся.
– Вы много фильмов сняли? – спросила я.
– Нет. Я снимаю особенные маленькие фильмы… Среди них есть один, который, я думаю, понравился бы вам, о ребенке из племени Маори.
– А вашу фамилию видно на экране? – мне очень хотелось рассказать об этом тетке.
– Там такой маленький шрифт, – сказал он и показал величину букв, почти соединив большой и указательный пальцы, – никто и не читает. Я поставил в Голливуде один фильм, «Романс», вот на гонорар с него и купил этот дом.
«Это тоже, наверное, было во времена Лоры», – подумала я, а он уже говорил о другом своем фильме, про очистные сооружения.
– Очистные сооружения?
– Ну да, очистка сточных вод, это очень животрепещущий вопрос.
Я поняла, что он не шутит, и теперь мне стало ясно, что тетке про него рассказывать нельзя.
– Это очаровательные фильмы. Я часто думал о своей жизни: что она не состоялась, что все напрасно… Позже, когда я стал старше, я научился трезво оценивать многое из того, с чем мне приходилось сталкиваться. Теперь я знаю, что не успех, достигнутый в жизни, является решением проблем, а поражение, борьба, достижение и снова поражение… снова и снова, – он сказал все это даже не столько мне, сколько себе самому.
Его слова напомнили мне один фильм, который мне как-то довелось увидеть, о черепахе, которая, отложив яйца в песке, ползет обратно в море, в изнеможении издавая жалобные крики.
– Мне бы хотелось посмотреть какой-нибудь из ваших фильмов, – сказала я.
– Посмотрите, – ответил он, и я подумала, что ему это все равно.
В комнате стояла кровать, покрытая пледом. Юджин сказал, что ее принесли сюда сверху, когда кто-то заболел. Но кто это был, он не сказал.
Мы пошли гулять, чтобы я успела посмотреть на лес до темноты. Юджин выдал мне пару женских резиновых сапог и отороченный золотистым мехом плащ. Я перевернула сапоги, потому что однажды уже было так, что я нашла в сапоге дохлую мышь. Оттуда посыпались какие-то зерна.
– Годится? – спросил он.
– Очень даже, спасибо.
Они мне немного жали. Нога у «нее», наверное, была меньше моей. Бэйба говорит, что я могу гордиться тем, что у меня самая большая нога в Ирландии среди девушек.
Мы вошли в лес, находившийся позади дома, укрываясь от моросящего дождичка. Лес состоял из разнообразных деревьев, и земля под ногами была покрыта слоем гниющих листьев. Он сказал, что летом здесь вырастают большие подосиновики и подберезовики. Было очень тихо, если не считать шуршания дождя да похрустывания сухих веточек у нас под ногами. Несмотря на зимнее время, лес казался зеленым из-за большого количества елей. Он был неплохим укрытием от дождя.
– Итак, вы уже слышали, что я женат, – произнес он, когда я с восхищением разглядывала ягодки остролиста.
– Да, жена хозяина лавки сказала мне.
Он польщенно улыбнулся, видимо, он не ожидал, что его частная жизнь может быть столь интересна окружающим.
– И вам, наверное, думается, что это очень плохо?
– Ну что вы, нет, – сказала я, уставившись на раздвоенный дуб, напоминающий ноги великана.
Он продолжил:
– Я женился на американке, когда жил в Штатах. Она была очаровательна, очень неординарна, но прошла пара лет, и я стал не нужен ей. Я перестал быть «любимой игрушкой». Девушка из привилегированной семьи, воспитанная в вере в свою исключительность, просто меняет переставшего соответствовать ее требованиям мужа, как другие меняют надоевшее платье. Она уверена, что имеет право на счастье.
– Как жаль, – сказала я.
Ничего более глупого изречь в данном случае было невозможно, но мне просто нужно было хоть что-то сказать, чтобы не разрыдаться.
– Она не состоялась как художница. Мы жили в большом особняке в Голливуде, они подешевели за последние несколько лет, – сказал он куда-то в сторону, обращаясь к остролистнику. – Вечно голубое небо приводило меня в бешенство, как, впрочем, и люди с их «салют, Джо!», «привет, Эл!», «эй, Арт!». Мы приехали в Ирландию и купили этот дом. Я заработал денег на той картине, а у нее была денежная рента. Она ездила в школу на золоченом «Ройсе» и презирала окружающих.
Мне пришло в голову, что в глубине души он гордится этим, сам того не сознавая.